Матерные
особенности отечественной
словесности.
Откуда пошёл спор между
отцом и матерью неведомо, но спорные моменты отечественной словесности наглядно
проступают на заборах и столбах. И дети в нашей стране рано начинают читать и
писать. И вопроса нет у них, учиться ли грамоте.
Ребёнок
старательно лепит снежный кочешок и прилаживает его к снеговичку аккурат там,
где и положено ему быть, не выше и не ниже, и спрашивает – что это? То есть,
каким словом это назвать?
Одним словом, порядочно освоившись в устной речи, и,
усвоив популярные меткие слова и образные выражения, рождённые в древнем споре
отца с матерью – подросток останавливается в сомнении. А читать ли ему? То
есть, зачем книги-то ему читать?
Вот читал же известный Бенедикт, вызванный к жизни
искусной волшебной словесностью Татьяны Толстой в романе “Кысь”. Всё читал от
“Репки” до “Плетення жинкових жакетов”, и чем кончилось? Пожаром. Всё сгорело:
и Пушкин, в роли деревянного буратино на площади, и народная тропа выгорела, и
укроп на тропе, и столбы с матерными художествами, и последние интеллигенты из
Прежних. Остался Бенедикт со своей азбукой. В азбуке скрыт смысл духовной жизни
без мышей.
Нынче
древняя наука азбуки оттесняется в прошлое блистающим “хай тэком”. Любой
неандерталец “хай тэка” знает, что мышь – наша опора.
Компьютерная мышь, кнопка джойстика, видео, аудио, панасоник, макдональдс, микроволновая печь, мобильник, кнопки ти-ви и прочего селяви – одним словом, “хай тэк”.
Что
может заставить современного подростка нажать кнопку – литература? Может быть,
изящно поставленное в тонкий поэтический текст подзаборное слово? Делая такое
рискованное предположение, думаю, что изюм не в этом. Но где-то по этому
острому краю ходят литераторы, судьба которых, хоть и премия, но всё-таки
отверженность и одиночество в толпе. Одиночество мастера в массовке
бестселлеров, триллеров и прочих–бастеров.
“По
небу полуночи ангел летел...”
Лев
Криворотов бродит по ночным улицам Москвы, ловя ускользающие лики встречных
Ань.
Лёва
Криворотов из романа С.Гандлевского “нрзб” – это поднаготная нашего поколения
середины ХХ-ого века, не из-за любви к первой попавшейся Ане, и не к той
циркачке–поэтессе, и не к той, кивнувшей из подворотни папашке, а просто из-за
любви.
Так
любить, что в лицо не узнать,
Рифмовать
его с мордой трамвая,
И
под смех вдоль околицы рая
Всех
вести на обоссанный снег.
Это
вольный пересказ стихотворения Гандлевского, спародированный для краткости,
чтобы не приводить стихотворение целиком. Поколенье Криворотовых – пародисты.
Тут перепрятушки трудно. Но спасибо Гандлевскому за обоссанный снег. Это
знаменательно для нашего времени. В начале наш снег долго был радужным, а когда
через полстолетия мы увидели несвежий снег, оказалось, что это была любовь...
Наши внуки рано начинают замечать несвежий снег. Они
знают, что не только собачка может пописать на снеговичка, но и снеговичок – на
собачку тоже может, и для этого у него всё есть.
А мы всё время хотим спрятать от них большую жизнь и
оставляем им пространство заборов для художеств.
И мы продолжаем читать Сергея Гандлевского:
“разве нас не учили хорошему в школе
где пизда-марь
иванна проводила урок
иванов сколько
раз повторять не вертись и не висни
на анищенко
сел по-людски
все открыли
тетради пишем с красной строки
смысл жизни”
Мечта школьников, без единого знака препинания, на
одном дыхании открывается смысл.
Тут
мы делаем интеллигентное “Ой!” Да пусть лучше школьник Ой-кнет над
интеллектуальной литературой, чем задубеет от уличных откровений. Только каким
образом он посреди школьных будней и праздников набредёт на высоколобые романы
“Кысь” и “нрзб”? А стихи Сергея Гандлевского и вовсе библиографическая
редкость... Скорее ему попадутся профессиональные матершинники.
Мы
мучительно ищем смысл жизни с Лёвой Криворотовым и автором “нрзб”. Гандлевский
в этом поиске вывернул себя наизнанку.
“И
как нашёл я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.”
/1828/
Е.Баратынский
И
сколько он найдёт читателей?.. По сравнению, хотя бы с “Голубым салом”. Во
всяком случае книжные распространители и издатели нарезают нам “Голубого сала”
в десятки раз большим тиражом, рассчитывая на немедленное массовое потребление.
Под крепкое словцо нужна хорошая закуска. Матершина, как самовыражение, скорее
пробивается к читателям. И доход от неё стало быть есть, иначе бы
распространители этим не занимались, и “идущие вместе” вместе бы не ходили, а
стояли бы на своём месте.
А нам остаётся только
гадать, из-за чего подростки неохотно читают книги. В ком причина? Пушкин?..
Буратино?.. “Хай тэк”?.. Или школа–улица–семья?.. А может, книжный рынок
захлестнула графомания, дающая доход книжным распространителям, которые куда-то
вместе идут? Вы знаете, куда они идут?.. И все мы из уважения к салу расступаемся
перед графоманами, ведь их много, и страсть их непреодолима.
А
тут ещё обознатушки–перепрятушки, литература и графомания поменялись местами.
Графомания стала профессией для заработка и для дохода, а литература – скорее
диагноз.
Несомненно реализация
графомании общественно–полезна, она позволяет сэкономить народные антидепрессанты.
Но когда всё меняется местами, антидепрессанты перекочёвывают в аптечку
Криворотова, и плюс туда же – сердечные
капли, да и без снотворного Криворотову не заснуть. А на книжном рынке
устанавливается коммерческий тоталитаризм.
Вот
Борис Акунин написал в предисловии к роману “Кысь”, что “Татьяна Толстая
побрызгала на похороненный и оплаканный жанр романа волшебной водой”. А когда
же он помре?.. И кто ж его похоронил и оплакал?.. Сам Акунин в десять раз
больше Толстой романов написал и вышел уже на миллионые тиражи. И писать не
прекращает, и кроме Акунина тут большой список романистов приложится. И жанр
этот на рынке процветает. И, главное, денег стоит. А сам Акунин не раз говорил,
что перестанет писать, когда покупать перестанут, дескать, ему больше писать не
для чего. Стало быть, продажа “мёртвых душ”?..
“Чур
перепрятушки нельзя.”
Никто тут никогда ничего не разберёт,
и одно от другого не отличит. Подростки, например, вместо отечественной
литературы выбирают Коэльо, а младшие школьники – “Гарри Поттера”. А мы им на
это “Порри Гаттера” порем.
А
самое живое слово тут продажа. Жмём кнопку – деньги.
Мани,
мани, мани – а зачем подростку-то время своё терять? Тем более, что оно у него
всё на кнопках. Любую кнопочку нажал, и танцуешь, и, что хочешь делаешь, хоть
на голове стой...
А
разве у нас идёт борьба за подростков? Да нет, изящная словесность ни за что не
борется. Автор вывернул себя и отступил под натиском прилавка. Зато графоману
надо бороться за место под солнцем. Ему и места всегда мало, и бумаги, и
признания. А подросток-то здесь причём? Он уроки выучил, и, простите-марь
иванна он свободен...
Поэт
Криворотов посмеялся над собой, над нами, над вечным коллективным ожиданием
кумира – вот приедет Пушкин, он же Чиграшов, он же Бродский, и мы разинем рты.
Мы-то разинем, а внуков что может вернуть к Пушкину? У лукоморья дуб зелёный?
Дался им этот дуб? Когда компьютерная мышь сводит все концы с концами. Кому ты
нужен здесь, поэт Криворотов?
Одна
надежда! Когда мы, наконец, с Пушкина вырежем своего буратину, укроп народной
тропы начнёт протаптываться вновь.
Нет,
я не утверждаю, что именно подзаборное слово, метко вписанное в лучшие страницы
отечественной словесности, может пробить оглушительный блеск “хай тэка”. Но тут
проступает образ изящного куртуазного мостика между Пушкиным и “хай тэком”,
которым могут воспользоваться наши внуки.
Стало
быть, опять этот зелёный дуб?..