Размышления у кремлёвской стены.
Кремлёвские мистификации
поражают наш безысходный народ в самые «не горюй» и «не балуй» вместе взятые.
Ибо время, затянутое глухим воротом кремлёвской стены, имеет обыкновение
останавливаться или растягиваться в бесконечную длительность, подобно детской
игре в песочнице. Поскольку песок в кремлёвские часы сыпется прямо с неба, то
всем, кто не взят в эти песочные игры и оказывается их случайной жертвой,
остаётся только молиться о кремлёвской мистике, как о небесном явлении.
«…Боже упаси, боже упаси…
В красных балахонах не надо приезжать, тьфу, тьфу, тьфу. Крюком меня не надо,
нет, нет, нет», – молится Бенедикт, шарахаясь от старопечатной книги. Всё, что
можно читать, написано Фёдором Кузьмичом, который сидит на высоком «тубарете»,
в своём кремлёвском кабинете, и никто не может помыслить даже, чтобы этот
«тубарет» из-под него выбить. Тьфу, тьфу, тьфу,..нет, нет, нет,.. не меня, чур!
Бесконечное время
растущего гомосапиенса длится в трёх романах: «Кысь» Татьяны Толстой,
«Палисандрия» Саши Соколова и «Русская правда» Леонида Латынина. Заигравшиеся
со временем авторы, неожиданно выросли из застёжек жанра, уверенно показывая,
исчерпанность романной беллетристики. И получились внежанровые поверхроманные
мистификации.
Вобрав в свои строки все
перламутровые сливки отечественной словесности, авторы заглянули в иные,
сказочные пределы и возможности русского языка с поистине детской
непосредственностью. Но, к сожалению, трудно представить себе детей в роли
читателей этих романов. Ибо психика взрослого человека хотя бы защищена
развитым чувством юмора от запредельных образов сказочно-животной жути и
словесно-изысканного разврата, навеянных этим авторам кирпичной кремлёвской
стеной.
А что детям? В учебнике
истории для третьего класса читаем: «Кремль – резиденция Российского
Президента. Раньше страной управлял монарх. А теперь – президент». Пауза здесь
есть, но для чувства юмора здесь места нет.
Не иначе, как время
остановилось…
У Саши Соколова в романе
«Палисандрия» время остановил повесившийся на стрелках спасско-башенных курантов
Лаврентий Берия. У кого-то время остановилось раньше, у кого-то в девяностых
годах двадцатого столетия. Все часы в этой стране идут в разных системах
отсчёта.
Мы никогда не совпадаем с
кремлёвским разумением о нас. И каждый указ настигает нас поперёк нашей несчастной
тарелки супа, собираемой стараниями всей нашей предыдущей жизни. После
наречённого указа жизнь наша начинается сначала, если не прекращается вовсе.
Уцелевшие счастливчики после съеденного, таким образом, супа начинают бегать
быстрее прежнего. Это позволяет некоторым натуралистам делать вывод об эволюции
и происхождении видов. Поэтому, то вдруг, над кремлёвскими башнями загораются
звёзды. То, вдруг, их сменяют двуглавые орлы. И что, вдруг, загорится в
следующий раз, никто не знает, ведь «дым отечества нам сладок и приятен». И у
Саши Соколова внучатый племянник Лаврентия Палыча Палисандр любит пахитоски
«Дым отечества», и у Татьяны Толстой роман «Кысь» заканчивается совершенным
пепелищем: и Красный Терем сгорел и пушкин-кукушкин, народный кумир, старательно
срубленный из дубельта, и вся интеллигенция из Прежних – то есть полное
уразумение действительности, данной нам в ощущении катастрофы. И манеж жутко
горел рядом с кремлёвской стеной в день выборов Местоблюстителя, как сцена из
этих трёх сказок отечественных писателей.
А Медведко из романа
Леонида Латынина вырос на пожаре своей кремлёвской родины, зажжённом жутким космо-физиологическим
жертвоприношением. Родина сгорела, и мать Емели-Медведко сгоревшими глазами
проводила сына на скитания и на божественно-языческое уразумение русской
правды.
Бой кремлёвских курантов,
когда на них не виснет никакой отчаявшийся историческим ходом генерал-генерал,
отпускает нам меру и вес русской правды. Ни один народ не измождён так поиском
правды, как русский любитель быстрой езды. Высочайший кортеж из трёх
бронированных БМВ с затемнёнными стёклами пролетает по правительственной трассе
с психопатической скоростью полного захвата духа у онемело провожающего его
взглядом недоумённого населения. Эх, тройка, птица! Кто тебя выдумал? И куда ты
несёшься? Нешто в Кремле пожар? А её уж и след простыл. И безответно
возвращается народ взглядом к престарелой правде своих пожитков и вялотекущего
времени.
В вялотекущем времени
живёт Бенедикт, переписывающий «Репку». Вялотекущему бдению в ванных комнатах
предаётся кремлёвский отпрыск Палисандр, отбывая своё высочайшее заточение.
Бытописанию вялотекущей национальной войны предаётся Леонид Латынин в «Русской
правде».
Даже оформлением своим
эти три книги, взятые вместе, выразительно давят на читателя замкнутостью круга
кремлёвской мистики. На чёрном фоне «Кыси» средневековый деревянный кремлёвский круг в сказочном отрыве от всякой
действительности летит в космическом времени после Взрыва к своему
окончательному самосожжению. На красно-почти-что-коричневом фоне «Палисандрии»
несчастные кремлёвские дети выглядывают в мир из-за тёмных кулис
семейственности бредово-бессмертного потустороннего быта. Как говорил в
«Палисандрии» Юрий Гладимирович Андропов: «В богоспасаемой нашей отчизне,
дражайший мой, Палисандр, законы, препоны и прочая дребедень существует только
для смертных. А к ним мы относиться не имеем участи». И говоря, переступал
Боровицкий порог. Переступал и Палисандр. Переступали и предыдущие, и
последующие, ибо круг их замкнут – стена. И наконец, на сером фоне обложки
книги Леонида Латынина обгорело-окаменелый лик сурового вещателя пожарной
русской правды.
Но есть пикантные
различия в наименованиях местоблюстителей Кремля. В «Кыси» – это Набольший
Мурза, долгих лет жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и
Плотник, или проще, после революции: Генеральный санитар. Сравниваем с «Русской правдой»
– Генеральный процентщик, сам лично
определяющий процентное содержание кровей подкаблучного населения. А в
«Палисандрии» Саши Соколова совсем изящно: генерал-генерал или Местоблюститель.
Отечественная словесность непобедима в
оптимизме и фантастичности. И в смысле высоты этой непобедимости мы имеем дело
с тремя шедеврами. Два шедевра изящного юмора и изысканно-поэтической иронии по
поводу безысходности нашей сказочной жизни. И один шедевр поэтичной языческой
памяти нашего безутешно-древнего бытия, рассказанного совершенно без юмора. Но
с иронией, горькой, как спалённая войнами лебеда.
Лебединая песня
медвежьего сына Емели оборвана родимым камнем прикремлёвской брусчатки,
брошенным в него любимой Жданой в порыве всенародного энтузиазма справедливой
казни чужого по крови и врага всея Москвы. Здесь же и зачат был Медведко, возле
дуба на Лобном месте, от Медведя и бога Волоса, здесь же и рождён жертвенной
матерью Летой, здесь и убит любимой в порыве любви, по велению генерального
процентщика. Где тут юмор?
Три шедевра. Три
обращённых к родине поэтических сердца: «Куда ты несёшься, Русь?» Кому
освещаешь ты путь своими пожарами? Обречены на скитания, зачатые и брошенные тобой в эмиграцию дети –
Медведко, Бенедикт и Палисандр. И обращаешься ты к одному роковым дубом на
Лобном месте, к другому ржавкой на Садовом кольце, а к третьему – трахнутой
гусеницей. Именно гусеницей пригрезилась младенцу Палисандру кремлёвская
бабушка Виктория Пиотровна Брежнева, и запала в душу внучатого отпрыска родственным
чувством. И тут такая родственная перспектива открылась, что будто бы соревнование
произошло, кто больше кремлёвских бабушек перелохматит. И немало ведь Палисандр
Александрович постарался, и прочие тоже не промахнулись. А бывало ещё в начале
девяностых годов, зайдёт какая-нибудь бабушка в книжный магазин и тут же прямо,
переступив порог, спрашивает: « А где тут у вас «Кремлёвские жёны» Ларисы
Васильевой?» Одно слово – бестселлер. Поневоле подумаешь, с чего это бабушек
потянуло за кремлёвские зубцы заглянуть? И тогда, тем более странно, отчего же
«Палисандрия» у нас бестселлером не становится? Ан, российская словесность, как
та золотая рыбка, что не хочет быть на службе у интриги и прочих старушек. Лишь
вольному перу она послушна, «веленью божьему», в какие бы адские пропасти не
заводила автора его беспокойная мысль.
Виртуозно-куртуазное перо
Саши Соколова берёт мало-доступные пики пикантной поэзы эротических и душевных
скитаний увнученного кремлёвского сироты Палисандра Дальберга. Опускаясь при
этом на самое дно и в такие дебри физиологических интерлюдий, он называет все
вещи своими именами, не пользуясь матерными изысками. Ни единого матерного
слова. И вы, подобно сомнамбуле, делаетесь участником его необузданной яви.
Кстати, и в «Русской
правде» вся космическая физиология зачатия и жертвоприношения Леты богам и
прочим страждущим на том месте, где должно было стать Кремлю и Красной площади,
рассказана автором с непосредственностью поэта и без кратких народных
выражений.
Надо сказать, что из этих
трёх замечательных авторов лишь Татьяна Толстая пользуется матерной
словесностью, причём, исключительно для выразительности чувств к отечеству. Ибо
слова на столбах – это метки нашей всеобщей грамотности.
Интересно, что
вдохновлённые кремлёвской мистикой авторы, а особенно Саша Соколов, настолько
близко подошли, и даже превзошли в совершенстве изобразительных средств,
картину эротического апокалипсиса, предсказанную Даниилом Андреевым, где всё
совокупляется со всем, что, кажется, исчерпали эту тему окончательно. А дурная
бесконечность эротической романистики, победно бьющая плавниками о наши книжные
прилавки – это вчерашний день. Этот инцидент исперчен ещё в прошлом веке, и
любовная лодка давно разбилась о быт.
Но наш бедный быт
непостижимым образом оказывается зависим от мистического образа Кремля. Ни
сесть за стол, ни встать – без того, чтобы не знать, что «Кремль думает»,
«Кремль дал понять», «Кремлёвский проект». Поистине, Кремль дал – Кремль взял…
И вдруг, вас застаёт на
дороге по вашей житейской нужде бронированная тройка, летящая в космическую
даль кремлёвских палат. И только обдаёт вас скоростью и перьями каких-то
неведомых птиц невесть откуда. Берегись! И не знаешь, не то кланяться, не то
креститься. А постовой вытягивается по-солдатски и отдаёт честь кому-то там за
тёмным стеклом: «Ни пуха, ни пера, господин президент!»
«К чёрту вас всех, к
чёрту, к чёрту, к чёрту!»
8 ноября, 2004г.